А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
- Осиротели мы с тобой, Маша. - Да, государь... - прошелестел голос. Губы ее были сухие и желтые, как листья, глаза воспалились и блестели сухо и скорбно. Она постарела на двадцать лет. - Поедем... - Глеб не договорил: подступил кашель. Маша ждала терпеливо, но он так и не сказал ничего больше, махнул рукой и пошагал к машине. Адъютант дал ему хлебнуть бренди; голос стал возвращаться. За столом он уже смог сказать несколько слов. - Друзья мои! Нас осталось так мало... что становится страшно: с каждым ушедшим на мгновение исчезают все. Мир делается пустым и бесцельным... И все-таки есть люди, уход которых особенно болезнен... пусть не для всех, но для некоторых... Я потерял такого друга, какого никогда не имел и иметь не буду. Он был... не то чтобы большей - а какой-то особенной частью меня. Человек, которому я мог доверять безгранично, зная, что он не предаст за все блага мира - и не смолчит, если что-то будет ему не по душе. Такое... такого почти не бывает. Не считал, сколько раз я обязан ему жизнью - а ведь в принципе достаточно и одного, чтобы помнить. Да, чтобы помнить... Он выпил водку и заел, по обычаю, черным размоченным сухарем. Потом поднялся Забелин. - Все знают: я Машу за него с неохотой отдавал. Тайны в этом нет. Много слов сказал, и правильных, и сгоряча, и вовсе несправедливых. Марью, конечно, не переупрямить было... Прости, Альберт Юрьевич, хоть и был ты поначалу из тех, кто влез в дом без спросу, а только потом стократ все искупил и муку принял через свои же труды... и если считать, чем мы тебе обязаны, так собьемся со счета. И Марье ты дал счастье, недолгое вот только, и мне внучку... спасибо тебе. Спи с миром. Кто-то вошел, Глеб не разглядел, кто именно. За спинами сидящих, пригибаясь, приблизился к Глебу. Это был старший по караулу. - Ваше величество... телеграмма. далее